Я увидела густой вязкий пунш в чаше в зале собраний, и знала, что в нем — смесь крови как минимум трех вампиров — Малькольм позаботился. Он не хотел рисковать, что кто-то из них случайно даст клятву крови кому-то другому. Но свою кровь он тоже никогда не использовал, опасаясь последствий.
Он отдёрнулся от меня прочь, но было поздно. Больше он мне не был нужен.
Я смотрела мимо него на девушку с чёрными волосами, в очках. Впервые в жизни я видела вампира в очках. Она схватилась за грудь — и я знала, почему. У неё билось сердце. Но я видела и другое. Я видела, что когда-то она была здесь человеком, и встала на колени, отдавая себя церкви, но это были всего лишь целомудренные руки на прикрытых плечах. Никогда её никто не обнимал крепко, не прижимал к телу, не пил так, что тело её содрогалось, так, что секс бледнел по сравнению с этим.
— Прекрати! — выдохнул Малькольм. — Отпусти их!
Я медленно обернулась к нему, и не знаю, что он увидел у меня на лице, но он отшатнулся и сделал шаг назад.
— Ты мне их сам отдал, — произнесла я медленно, голосом, текучим как мёд.
Сила, огромная сила. Только вчера ночью я узнала, что вампиры для меня вроде фамилиаров для ведьмы. Я думала, что это должен быть вампир, с которым у меня есть какая-то связь, но оказалось, это не так. Я могла питаться от них от всех, использовать как гигантский нежитный аккумулятор.
Зебровски подвинулся ко мне, хотя даже он поёжился, оказавшись слишком близко.
— Анита, что происходит?
— Он попытался вампирской силой узнать, что мне известно, — сказала я тем же медленным, изнеженным голосом.
Будто этот голос можно было держать во рту и сосать, как карамельку. Трюк Жан-Клода, подумала я, и этой мысли хватило. Вдруг он ощутил меня и увидел, что происходит. Но ему и следовало знать, что происходит. Мастер Города он, а не Малькольм. Он соблюдал договор, заключённый прежним мастером, но теперь… ладно, потом посмотрим. Сейчас надо расследовать убийство.
— И он тебе как-то повредил? — спросил Зебровски. Спросил так, будто ждал отрицательного ответа, но понимал, что здесь что-то все-таки не так.
— Нет, — ответила я. — Нет, ничего.
И подумала: Я ощущаю их эмоции. Если я могу заглянуть им в лицо и увидеть их воспоминания, что я ещё могу?
«Эвери, Эвери, где ты?» — подумала я. И ощутила ответ — как дуновение ветерка на лице. Я повернулась к ветру, к левому крылу скамей. — Эвери, Эвери, Эвери!
Я произносила его имя все громче и громче — не срываясь на крик, но с силой.
В середине ряда поднялся вампир — среднего роста, со стрижеными каштановыми волосами, с лицом красивым, но не до конца законченным, будто он едва достиг совершеннолетия, когда его убили.
Я протянула к нему руку:
— Иди ко мне, Эвери, иди ко мне!
Он стал протискиваться мимо сидящих, и чья-то рука ухватила его за руку, и голос женщины-человека сказал ему:
— Не ходи.
Он выдернул руку, и я услышала его голос будто совсем рядом:
— Я должен идти, она зовёт меня.
Он повернул ко мне глаза, залитые вампирским светом, сверкающие, как битое бутылочное стекло на солнце, но выражение лица было таким, какое я только у людей видела. У людей, зачарованных вампирами. Людей, которые не могут сказать «нет».
Густой голос Малькольма наполнил зал:
— Дети мои, остановите его, не дайте ему идти на её зов! Она — шлюха Мастера Города. Она развратит нашего брата Эвери.
Должна заметить, что именно слово «шлюха» вывело меня из себя. Я повернулась к Малькольму, не пытаясь скрыть злости:
— Это я их развращу? Бог мой, да ты же их уничтожил! Ты похитил их жизнь смертных — и ради чего, Малькольм? Ради чего?
Это я уже орала, и в словах полыхал жар, как от кузнечного горна. И все вампирчики, которых я все ещё держала на нитях своей силы, вскрикнули. Я сделала им больно — ненамеренно. И попыталась их успокоить, но беда в том, что злиться-то я отлично умею, а вот успокаивать — не слишком. Зато умеет Жан-Клод. Только вот есть одна старая-старая проблема у него и его линии вампиров. Если единственный твой инструмент — молоток, то все проблемы у тебя будут гвоздями. Если же твои инструменты — только соблазн и террор, а ты пытаешься быть ласковым… в общем, сами понимаете.
Их пульс я ощущала на языке. Не один пульс, а сотни, как будто мне в рот вдруг сгрузили самосвал конфеток. Конфеток сладких, твёрдых и медленно тающих на языке, но это не была просто вишня, или виноград, или фруктовый сироп. Как будто тысяча различных вкусов заполнили мне рот, и ошеломили.
Я не могла выбрать один вкус, один пульс, чтобы отследить его. В буквальном смысле не могла выбрать, потому что не могла отличить один от другого. Меня душило богатство выбора. А пока я не смогу выбрать одну нить, не смогу проглотить ни одной. Я рухнула на колени, утопая в тысячах различных запахов чужих кож. Я чуяла их, этот чудесный запах кожи на шее сбоку, где слаще всего она пахнет, когда ты влюблён. Но у каждой шеи свой аромат — лосьон, духи, одеколон, мыло, пот. Как будто я подходила к каждому из них одновременно, — наклонялась близко, как для поцелуя, и вдыхала.
Зебровски стоял рядом, уже достав пистолет, но направляя его куда-то в потолок.
— Анита, в чем дело? Он на тебя напал?
Кто? подумала я. Кто это «он»? Слишком много этих «он». Кого имеет в виду Зебровски?
Я пыталась проглотить слюну, но все эти пульсы мешали мне. Откусила кусок — только подавиться.
Голос Жан-Клода у меня в голове:
— Ma petite, ты должна выбрать.
— Не могу, — сумела подумать я.
— Кого ты пришла искать? — спросил он.