Сны инкуба - Страница 239

239

— Вам скучно, Блейк?

Я заморгала на него, сидя на тротуаре. Я устала и не видела причины не присесть — некоторые ребята из Мобильного резерва тоже присели.

— Малость есть.

Двое ближайших моих соседей — Киллиан с бобриком белых волос и Юнг — единственный среди моих знакомых азиат с зелёными глазами, — отодвинулись от меня подальше, будто не хотели быть слишком близко, когда хлынет кровь. Я заметила, что Мельбурн остался рядом с Хадсоном, будто ожидал, что кровь будет лететь только с одной стороны.

— Улица перед вами, Блейк, можете идти.

— Вы задали вопрос, сержант. Если вам не нужен был честный ответ, надо было меня предупредить.

Кто-то засмеялся — достаточно тихо, чтобы я не могла определить, кто именно, и, очевидно, Хадсон тоже, потому что он не стал искать весельчака, а просто разозлился на меня ещё сильнее.

Он шагнул ко мне. Я встала.

— Если вам скучно, Блейк, идите домой. Нам не нужно такое отношение.

Голос его был ровен и сдержан, каждое слово он тщательно выговаривал. Так говорят, когда сдерживаются, чтобы не заорать или не хряснуть кулаком по чему-нибудь.

— Дон Морган может быть ещё жива, — сказала я. — Но каждая минута уменьшает её шансы остаться в живых. Пусть вам не нравится, что ваш капитан допустил меня к операции, можете, блин, меня ненавидеть, если хочется, мне плевать — но давайте делать дело. Я хотела бы вытащить Дон Морган раньше, чем будет поздно, сержант Хадсон. Хочется мне раз в жизни не попасть в команду уборщиков, а прибыть достаточно рано, чтобы было ещё, что спасать.

Он заморгал темно-карими глазами, соответствующими по цвету усам и коротким волосам. У меня волосы были увязаны в хвост. Мне выдали шлем, а волосы почти до талии в него так просто не влезут, если их не подвязать. Я бы их срезала ещё полгода назад, если бы Мика не пригрозил, что тогда он свои обрежет. И потому мне пришлось носить самые длинные в моей жизни волосы. Вид у меня был как у коротышки-хиппи посреди военного типа причёсок и весьма мужественных фигур. Хоть и всунули меня в бронежилет, видно было, что я им далеко не под стать. Бывают моменты, когда мне вдруг становится неловко, что я не коп, не мужчина, не вхожу в это великое братство. Просто девчонка, просто заклинатель-трепач-вудуист, которому никто свою спину не доверит. Годы прошли с тех пор, как я по этому поводу переживала. Может, дело было в чужом снаряжении, которое мне не слишком подходило, или в том, что Арнет и Дольф каждый имеют на меня зуб, или просто в том, что я поверила глазам Хадсона. Я здесь чужая. Никакого тактического смысла не имею. Не знаю, как они делают своё дело. Не вхожу в их команду, и в глубине души понимаю, что, сколько бы ни было у меня друзей среди копов, и какой бы значок у меня ни был, копов, считающих меня чужой, всегда будет больше тех, кто считает меня своей. Всегда и навсегда я буду чужой, что бы я ни делала. Частично из-за пола, частично из-за моей работы, частично потому, что я с монстрами трахаюсь, а частично — ну просто я им не своя. Я не выполняю приказы, не держу язык за зубами, не играю в политические игры. Я никогда не стану настоящим полицейским — просто не умею играть ни по чьим чужим правилам. Полиция, настоящая полиция, понимает эти правила и живёт по ним. А я всю жизнь жила по принципу: правила? Какие правила? Вот я стояла и смотрела на Хадсона, выдерживала его взгляд, его злость, и просто не злилась. Слишком многое во мне было согласно с его злостью, чтобы злиться в ответ.

— Значок вас копом не делает, Блейк. Вы не знаете дисциплины. Если из-за того, что вы порете горячку, убьют хоть кого-нибудь из моих людей, вам наш следующий разговор не понравится.

Мне и этот разговор нравился не слишком, но я не стала говорить этого вслух. Умнее становлюсь, или устала, или просто мне уже все равно. Какая разница? Я отстаивала своё мнение без всяких чувств. Я ответила голосом, совершенно лишённым эмоций:

— А если ваших людей перебьют потому, что вы не дали мне делать мою работу в меру моих способностей? Тогда у нас с вами тоже будет разговор?

Все мои соседи вдруг отодвинулись синхронно, будто минимально безопасное расстояние стало их насущной заботой. Он сказал, сквозь зубы, и карие глаза от злости стали почти чёрными.

— И в чем конкретно состоит ваша работа, Блейк?

— Я охотник на вампиров.

Он медленно пошёл ко мне, и Мельбурн положил руку ему на плечо, будто дело уже заходило слишком далеко. Хадсон только посмотрел на его руку, и рука убралась. С Хадсоном обращались все так, будто с ним лучше не шутить. Он не был здесь самый большой, или самый сильный, или вообще самый какой-то, но авторитет облегал его будто невидимым плащом — он просто присутствовал. Если бы он не ненавидел меня, я бы это уважала, но он не дал мне возможности видеть в нем что бы то ни было другое, кроме препятствия. Почти лицом к лицу со мной, будто выплёвывая в меня каждое слово, он произнёс отчётливо:

— Вы — проклятый наёмный убийца.

Я посмотрела в его лицо, близкое, почти как в поцелуе, и ответила:

— Ага, иногда бываю.

Он моргнул, озадаченный, пытаясь вернуть собственную злость.

— Блейк, это было оскорбление.

— Я никогда не оскорбляюсь на правду, сержант.

И я посмотрела на него спокойными честными глазами, заставляя себя ничего не чувствовать, потому что если позволить, то эти чувства будут печальными, а если меня пробьёт слеза или, того хуже, плач, то все. Они не примут меня в игру, если я заплачу. Я плакала, потому что Джессика Арнет решила, что я развращаю Натэниела. Я плакала, когда пришлось убить Иону Купера. Что за фигня со мной сегодня творится? Обычно единственное, что могло заставить меня плакать — это Ричард.

239