Сны инкуба - Страница 68

Иногда я думала, что люблю Мику, но это было не то, что хотят от тебя услышать те, кто хотят, чтобы ты их любила. Иногда это хуже, чем не любить.

Я взялась рукой за середину его зада, поглаживая пальцем сквозь джинсы, а другая рука поднялась вверх, ухватилась за курчавые густые волосы, коснулась тёплой шеи. Я знала, кто это у меня в голове, запуская в эти волосы руку и наклоняя голову на сторону, выставляя длинную, отчётливую линию шеи. Мы почти одного роста, и его шея оказалась точно напротив моих губ, чтобы лизнуть кожу. Такую тёплую, неимоверно тёплую. Я охватила её губами, ощутила биение пульса под ней и всадила зубы.

Мика вскрикнул, но не от боли. Он сильнее прижался ко мне, подставляя шею, как жаждущая женщина прижимается к мужчине. Я всаживала в кожу зубы и давила в себе желание прокусить, пустить кровь. Жан-Клод наполнял мне голову образами — он, Ашер и Джулианна, давно погибшая человек-слуга Ашера. Секс там тоже был, но куда больше смеха, и игры в шахматы, и Джулианны, сидящей с вышиванием у огня. Больше объятий, чем траханья. Образы Ашера и его, и меня, и Мики тоже. Клыки его на шее у Мики, а я смотрю на обоих. Жан-Клод подходит к нам обоим, спящим на его большой кровати в шёлковых простынях, и каштановые локоны Мики так перепутаны с моими чёрными, что нельзя сказать, где мои и где его волосы. Жан-Клод дал мне ощутить его чувства, когда он стянул с нас одеяло и почувствовал первое дыхание тепла. Ощущение, когда он втискивает между нами своё холодное тело, и мы шевелимся во сне, медленно просыпаясь навстречу его рукам. Как дорого ему, что Мика просто даёт ему кровь и не спорит, и делает вид, что это не такой уж ценный дар. Или как много для него значит, что он может отвернуться от кровоточащего и все ещё желающего тела Мики к моему и войти в меня другим способом, а Мика смотрит или участвует. Смотреть на это глазами Жан-Клода было мне неловко, и хотелось здесь не быть, но он шепнул мне мысленно, пока мой рот наслаждался вкусом кожи Мики: «Если это не любовь, ma petite, то я ничего о ней не знаю. Если это не любовь, то от сотворения мира ещё никто никого не любил. Ты спрашиваешь себя: Что такое любовь? Люблю ли я? А спросить надо: Что такое не любовь? Что есть такого, что делает для тебя этот мужчина не из любви?»

Я хотела заспорить, но Жан-Клод был слишком глубоко в моем разуме, а шея Мики у меня между зубами. Столько видов голода можно утолить на этой плоти, столько желания, столько… столько… Сладкая струйка крови зазмеилась по языку, помогла мне овладеть собой, и я отодвинулась, чтобы не ранить его. Но он обмяк, прижимаясь ко мне, как после законченного секса. Он дрожал, его дрожь передавалась мне, и дыхание его вырывалось вздохами.

Я держала его, обвив руками, иначе он бы упал, наверное. Он отдал себя мне полностью. Не пытался защитить себя, не боялся, что я вырву ему горло, а надо бы. Но он мне доверял. Доверял, что я не сделаю ему больнее, чем будет радостно. Никогда до сих пор я не пускала ему кровь, никогда не оставляла больше, чем следы зубов или синяки. И так это было хорошо — держать его между зубами и не прекращать, пока не почувствуешь вкус крови.

Он засмеялся с придыханием и сказал хрипло:

— Натэниел будет ревновать.

— Ага, — шепнула я. — Он всегда хотел, чтобы я его пометила.

И пришла мне такая мысль: «Разве убьёт меня, если я дам Натэниелу немного того, чего ему хочется?» Нет, не убьёт. Вопрос в том, сломает ли это меня, и если да, то насколько? Эхом отозвался у меня в голове Жан-Клод: «Вряд ли сломает, ma petite. Скорее исцелит тебя — и его».

— Пшел вон из моей головы, — сказала я.

— Что? — переспросил Мика.

— Ничего, прости, сама с собой.

Жан-Клод сделал, как я велела, но его смех ещё звучал у меня в голове эхом все остальное утро.

Глава двадцать шестая

Я сидела в кухне и ела печенье, щедро намазанное маслом и мёдом. Отличное было печенье, но гвоздём программы был Грегори. Он все ещё оставался в облике леопарда, но печенье ел. Вы когда-нибудь видели, как едят хлеб зубами, предназначенными для перегрызания горла антилоп? Интересное зрелище. Если бы он просто клал целое печенье в рот, было бы нормально, но он поступал по-другому. Он поедал кружочки выпечки, капающие маслом и смородиновым вареньем кусочками, деликатно. Но челюсти его не были приспособлены для деликатной работы, и мех перемазало вареньем, а Грегори облизывал его неимоверно длинным языком. Это отвлекало, но и завораживало. Как сочетание «Планеты зверей» и «Сети еды».

Хорошо, что было, кому меня развлечь, потому что Натэниел был совершенно мрачен. Я знала, что его огорчит моя метка на шее Мики, потому что меня он буквально умолял сделать это ему, а я отказалась, но насколько он расстроится, я себе не представляла. Он грохотал кухонной утварью. Дверцы шкафов он не закрывал, а захлопывал. Когда он открывал холодильник, доносился хор ударов, шлепков и прочих звуков. Я понятия не имела, что пластиковые контейнеры могут так грохотать.

В промежутках между грохотом он соглашался со всем, что говорил Грегори, но таким тоном, будто вызывал на ссору.

— Мы сегодня объявили выступление леопарда, и если меня не будет, придётся тебе, — сказал Грегори и облизнул «морду» длинным языком.

— Ладно, мне все равно сегодня вечером нечего делать.

Почему-то я поняла, что это шпилька в мой адрес.

Мика посмотрел на меня, и этот взгляд яснее слов говорил: «Уладь все это». Почему это всегда мне кашу расхлёбывать? Ну, прежде всего, потому что я обычно её и заваривала. Вот так.

Следы моих зубов отпечатались у Мики на шее. Они слегка поблекли под действием неоспорина, но перевязывать их не было нужды. Его счастье — и моё. Я остановилась как раз когда могла нанести ему рану посерьёзнее. И крови меньше, чем в тот единственный раз, когда я позволила себе пометить Натэниела. Это было, когда ardeur только появился и я все ещё пыталась утолять его как-нибудь так, чтобы не нужно было сношения. Такая я была дура.