Сны инкуба - Страница 90

— Ох ты… — донёсся его хриплый шёпот.

Мы двигались на нем, насаживались изо всех сил, глубоко, сильно, резко. Как будто что мы ни делай — все мало будет. Я ещё недостаточно раскрылась для такой резкости. Я почти тормозила его стенками, потому что ещё не раскрылась, но меня несло. Даже мысли не было насчёт подождать — только голая жадная потребность. Я хотела, чтобы он меня трахал — слово «секс» слишком приличное. И я не могла его заставить делать то, что хочу. Я хотела глубже, больше, и чтобы он мне помогал.

Он выпустил мои волосы, взял меня за бедра и поскакал в нашем ритме — кошкином и моем. Мы толкались и налезали, и как тогда в танце, моё тело следовало за ним, а не его за мной.

Это был танец плоти — его в моей, пока я не стала горячей и влажной, и он стал легче во мне двигаться, наружу и внутрь, внутрь и наружу. И когда он заскользил, то вдвинулся глубже, резче, будто понял меня без слов. Он чуть передвигал меня руками, пока не нашёл то местечко, которое искал, и тут всадил в меня так, будто хотел вылезти с другой стороны, и я заорала.

Я оглянулась через плечо — глаза его не были лавандовыми, они стали синими с намёком на серое, и уже не были человеческими. Рубашка на нем распахнулась, я видела грудь и живот, и Натэниел двигался как в танце живота, и ритм его сменился, стал настойчивей и как-то плавнее, цикличнее, и он вдвигался и выдвигался, внутрь и наружу. Размахи ширились, и он касался всей меня, хотя не одновременно.

Он расширил меня резкими движениями, заставил принять его целиком и ещё чуть-чуть, и ту же воспользовался этим крохотным зазором. Он пошёл кругами, гладя мои стенки. Такой тонкой ласки никогда я не ощущала, когда мужчина бывал во мне. Так осторожно и притом такими мощными движениями бёдер. Это требовало куда больше силы, чем просто в меня всаживаться; силы самого разного рода.

Ударом вверх при движении назад он нашёл это местечко. Бывало, что этого места касалась рука, но никогда ещё не было такого.

И каждый раз, когда он по нему проскальзывал, у меня перехватывало дыхание, и он это слышал, потому что снова изменил ритм, потому что стал гладить его снова и снова. Не кончиком, но головкой и стволом, насколько мог только туда прижаться. Он гладил меня собой так, как раньше получалось только рукой и пальцами. И как всегда, когда этого места касаются так, как надо, ощущение было чуть-чуть по эту сторону боли. Ощущение было такое, будто, когда он заставит меня кончить, хлынет жидкость, и не только та, которой мы хотим. Так всегда бывало — такое давление, больше чем при любом оргазме, будто полностью теряешь контроль над своим телом. Жан-Клоду пришлось несколько первых раз меня провести через это. Уверить меня, что это будет хорошо. Будет чудесно.

Давление все росло и росло, балансируя на самой грани «слишком много». Такое наслаждение, что становилось почти болью. И наслаждение тоже росло, как что-то тёплое, расширяющееся, будто оргазм — это что-то отдельное от меня, оно вырастет и вырвется из тела.

Я смогла прошептать — почти прошипеть — его имя:

— Натэниел…

Он на долю секунды замедлился:

— Анита, ты…

— Не останавливайся, ради Бога, не останавливайся!

Он не стал переспрашивать. Чуть изменив положение, он закрыл глаза и отдался ритму собственного тела. Я пыталась двигать бёдрами, но его руки сжали меня туго, удерживая на месте. Удерживая неподвижно.

Росло и росло давление, оно переполняло тело, рвалось наружу — и вырвалось. Вырвалось в хлынувшем между ног потоке жидкости, с визгом, с царапаньем моих ногтей по ковру. Я должна была во что-то вцепиться, куда-то девать это наслаждение. Будто его было слишком много, и кожа могла не удержать его в теле. Если бы во мне был зверь, он бы вырвался с этими густыми водами, хлещущими промеж ног.

Натэниел чуть отодвинулся от меня, и я распласталась на ковре, не в силах шевельнуться. Блин, да мне даже смотреть было трудно, перед глазами расплывалось.

Он подполз ближе, отвёл мне волосы с лица.

— Как ты?

Я было засмеялась, потом заморгала и попыталась собрать глаза в фокус. Натэниел все ещё торчал из собственных штанов, твёрдый и стоячий, и хотя был весь покрыт жидкостью, она не была достаточно белой, чтобы принадлежать ему.

Я проглотила смех и сказала, ещё тяжело дыша:

— Ты не кончил.

— Ты была не в том состоянии, чтобы дать мне разрешение.

Я закрыла глаза и заставила себя протрезветь. Когда я открыла их, зрение стало чётким, предметы не расплывались.

— В каком смысле — разрешение?

— Я не могу иметь оргазм, пока ты мне не скажешь, что можно.

Очевидно, физиономия была у меня красноречивой, потому что он сказал с улыбкой:

— Я знаю, что тебе это кажется дико, Анита, но подумай о хорошей стороне. Я могу продолжать очень долго, потому что этому я обучен.

— Обучен, — повторила я.

Он кивнул.

Я снова закрыла глаза.

— Ты так долго молил о близости, об оргазме. У тебя был идеальный повод, и ты им не воспользовался. — Я открыла глаза и посмотрела на него. — Почему ты этого не сделал?

— Я хочу, чтобы ты меня хотела, Анита. А не просто использовала ради метафизической необходимости.

Я села, и ковёр мне напомнил, что на мне нет трусов. Я глянула на ковёр, впервые в жизни обрадовавшись, что он темно-коричневый. Не так будет заметно мокрое пятно.

— Где мои трусы? — спросила я.

Он стал оглядываться, будто и он не помнил. При этом у него держалась отличная эрекция, и она сильно отвлекала.

— Если ты не собираешься… — я было стала показывать жестом, но остановилась, — не мог бы ты это… спрятать.